Ты будешь там? - Страница 5

Элиот боялся не боли, а реакции близких, в первую очередь двадцатилетней дочери Энжи и лучшего друга Матта, с которым всегда делился и радостями, и горестями.

Доктор вышел из ванной, быстро вытерся и открыл шкаф. Сегодня он выбирал одежду с особой тщательностью: хлопковая рубашка с короткими рукавами, привезенная из Египта, и итальянский костюм. В зеркале он увидел мужественного, хорошо выглядевшего для своих лет человека, на котором не отразилась даже тень болезни. До недавнего времени, благодаря своей несомненной привлекательности, Элиоту удавалось крутить романы с женщинами вдвое моложе его. Но эти отношения никогда не длились долго. Все, кто был близко знаком с Купером, знали, что для него в целом мире существовали только две женщины: его дочь Энжи и Илена.

Илена умерла тридцать лет назад.

* * *

Доктор вышел из дома. Воздух был пропитан солнцем, солеными волнами и ветром. Элиот замер на мгновение, восхищенный красотой зарождающегося дня, потом открыл гараж и проворно забрался в старый оранжевый «Фольксваген жук» — пережиток времени хиппи. Завел мотор и осторожно выехал на бульвар, поднялся по улице Филмор к викторианским домам Пасифик Хейтс. Крутые улицы Сан-Франциско представляли собой некое подобие американских горок, и лихачить на них любили многие. Но Элиот ехал осторожно: он уже был не в том возрасте, чтобы гонять по дорогам и выделывать головокружительные виражи. Перед выездом на улицу Калифорния он повернул налево. Навстречу ему ехал автобус, доставлявший в Чайнатаун первых туристов. Не доезжая китайского квартала, доктор въехал на подземную стоянку, расположенную рядом со зданием собора Божественной Благодати, и подъехал к медицинскому центру «Ленокс», где проработал уже тридцать лет.

Элиот руководил отделением детской хирургии и считался влиятельным лицом в больнице. Эту должность он получил недавно, уже на склоне лет. На протяжении своей карьеры Элиот посвящал работе все время, стараясь, — что редко встречается среди хирургов, — видеть в пациентах живых, чувствующих людей. Слава не соблазняла доктора, и он никогда не стремился установить выгодные для себя связи, играя с пациентами или коллегами в гольф или отправляясь с ними на уикенды на озеро Тахо. Он, собственно, и без этого имел хорошую репутацию. Когда дети других врачей нуждались в операции, в большинстве случаев обращались именно к Элиоту, что являлось безошибочным признаком уважения и доверия.

* * *

— Ты не мог бы проанализировать состав этого вещества? — Элиот протянул Самюэлю Белову, руководившему больничной лабораторией, пластиковый пакетик с крошками, которые извлек из пузырька с пилюлями.

— Что это?

— Вот ты мне и расскажешь, когда сделаешь анализ…

Доктор забежал в кафетерий, где принял первую за весь день дозу кофеина, и поднялся в здание, чтобы переодеться и присоединиться к своей бригаде: анестезиологу, медсестре и индийской студентке-практикантке. На этот раз их пациентом стал Жак, хрупкий семимесячный младенец, страдавший цианозом. Из-за болезни сердца, которая препятствовала обогащению крови кислородом, у мальчика был синюшный вид и неестественно напряженные пальцы.

Готовясь сделать надрез в грудной клетке ребенка, Элиот не мог избавиться от чувства страха — как артист перед выходом на сцену. Операции на открытом сердце до сих пор казались ему необъяснимым, волшебным действом. Сколько он уже сделал подобных операций? Сотни, а то и тысячи. Пять лет назад об Элиоте сняли репортаж, прославлявший его золотые руки. Разве это не волшебство — зашивать кровеносные сосуды размером тоньше иголочки с помощью ниток, не видимых невооруженным глазом? Однако каждый раз Элиот испытывал то же напряжение и страх: а вдруг не получится!

Операция длилась более четырех часов. Все это время сердце и легкие ребенка не работали — их функции выполняла машина. Словно искусный слесарь, Элиот заткнул дырочку между двумя желудочками и открыл один из легочных путей, чтобы предотвратить попадание венозной крови в аорту. Это была кропотливая работа, требующая сноровки и огромной сосредоточенности. Руки врача не дрожали, но какая-то часть его души не подчинялась требованиям рассудка: он думал о своей болезни, от которой не мог больше абстрагироваться, и о странном сне, который видел ночью. Осознав, что отвлекся, доктор вновь сосредоточился на работе.

Операция закончилась, и Элиот объяснил родителям ребенка, что предсказать дальнейший ход событий пока невозможно. В течение нескольких дней, до тех пор пока легкие и сердце не смогут нормально функционировать, будет осуществляться интенсивный уход за младенцем.

Не переодеваясь, хирург вышел на автостоянку возле больницы. Солнце, которое поднялось уже высоко, ослепило глаза, и на мгновение у Элиота закружилась голова. Он чувствовал себя опустошенным, лишенным сил. В голове крутились мучившие его вопросы… Разумно ли игнорировать свою болезнь? Имеет ли он право подвергать риску жизнь пациентов, находясь не в лучшем физическом состоянии? А что, если он почувствует себя плохо во время операции?..

Чтобы легче думалось, Элиот зажег сигарету и с наслаждением затянулся. Это была единственная положительная сторона заболевания: теперь он мог курить сколько вздумается, беспокоиться о здоровье уже было поздно.

Купер вздрогнул от налетевшего вдруг ветерка. Больница возвышалась над небольшим холмом Ноб-Хилл. Отсюда было видно оживление, царящее в порту и на набережных. С тех пор как Элиот узнал, что скоро умрет, он стал внимательнее относиться ко всему, что его окружало. Доктор почти физически ощущал сердцебиение города, словно это был живой организм. Он затянулся в последний раз и раздавил окурок. Элиот решил прекратить оперировать в конце месяца и тогда же сообщить дочери и Матту о болезни.